Запорожский военный через два года после АТО: “Мы все умерли на полях Донбасса”
Мы познакомились с Максимом Кордупой еще до войны. Он вел обычную жизнь и работал юристом. Каково же было мое удивление, когда я встретила Максима в военной форме на Хортице 14 октября 2014 года. Он вместе со своим взводом встречал Петра Порошенко. Именно в тот день в Украине появился новый праздник: День Защитника Украины.
Оказалось, что практически сразу после начала боевых действий Максим ушел на фронт. Командовал взводом, потерял в одном из боев товарищей и вернулся спустя год.
Вот уже больше двух лет Максим не воюет, но я не смогла не рассказать его историю. Тем более в преддверии Дня Независимости.
Мы встретились в небольшой уютной кофейне. У моего собеседника не так много времени, ведь дома его ждут жена с маленьким сыном:
– Как ты оказался на войне?
– Как и многие – через военкомат. Я звонил раза два с вопросом: что мы делаем? На что мне отвечали: составляем списки. Я пришел в военкомат добровольно, хотел, чтобы это было оформлено в правовом поле с записью в военном билете. То есть я был готов воевать и так, но с пониманием, что мои действия официально оформлены. В первую очередь нужно было думать о последствиях.
Помню, что требовал от военкомата, чтобы они что-то делали. Уже столько времени прошло, а они списки составляли. Находясь в военкомате словил себя на мысли, что все эти годы никто ничего не делал. Они банально не смогли разобраться с логистикой призыва по мобилизационному плану. Состояние учета и работы было просто на нулевом уровне.
Когда я позвонил в очередной раз, мне ответили, что ты надоел, приезжай получай мобилизационное распоряжение.
Через неделю прошла медкомиссия, которая тоже была чисто номинальной. Меня спросили на что жалуюсь, я ответил, что сижу ровно, но беспокоит давление. Мне молча записали: годен к военной службе. Предложили, конечно, пройти потом врачей, но я прикинул что добровольно приперся, чего уже тянуть. Выдали военный билет и сказали через неделю явиться с вещами.
По распределению я попал в 23-й батальон территориальной обороны, который как раз формировался и по личному составу, и по офицерскому. Далее проходило так называемое боевое слаживание. Подразделение училось быть единым организмом. Хорошо проводилось это боевое слаживание или нет, это вопрос десятый.
– Расскажи долго ли ты раздумывал перед тем, как принял решение идти на фронт?
– Многие помнят тот день, в апреле 2014 года, когда со здания Донецкой обладминистрации спустили украинский флаг. Ровно за тот промежуток времени, что он падал, я принял решение что буду воевать.
Собственно, для некоторых все началось раньше – в марте. Но это были линейные части – 72-ая, 95-ая, их база существовала и было куда грубо говоря согнать людей и провести боевое слаживание, а потом отправить на фронт.
Мысли о необходимости защищать страну я переживал постоянно, а вот сама реализация этих мыслей произошла в конце марта, начале апреля.
Кроме всего остального, я хотел участвовать в происходящих событиях с целью увидеть всё своими глазами, чтобы никто не мог искривить ход этих событий в общении со мной. Такое вот любопытство, можно сказать.
– До этого служил и вообще сталкивался как-то с армейским делом?
– 12 лет назад служил срочную службу в пограничных войсках. Фактически это и был весь мой военный опыт на тот момент, да и вся подготовка тоже.
В контексте нашей беседы скажу, что к войне все равно нельзя быть готовым. Как бы многие не рассказывали о том, что существуют специалисты, они тренированы, но это всё же теория, на практике всё оказалось другим.
Когда ты попадаешь в стрессовую ситуацию, к ней нельзя быть готовым, ни теоретически ни морально. Если со стрелковой стрельбой все понятно, то в случае когда раздаются артиллерийские удары, их переживаешь каждый раз как в первый. Приходит животный страх. Если ты себя в этом хаосе поймаешь, сориентируешься, начнешь действовать значит тебе это под силу. А то что ты там бегал-прыгал стрелял в учебке, это практически ничего не дает, так как занятия проводились чисто номинально, солдат не может быть без дела.
Да, это хорошо, но ты если жить захочешь и без этого все освоишь. У нас были парни, которые абсолютно не служили в армии и вели себя более чем достойно и проявили себя как хорошие специалисты.
Вся военная наука познавалась во время непосредственного участия, на ходу осваивались вооружение и техника, вырабатывалась какая-то тактика.
– Сколько ты прослужил?
– Без 20 дней год. Призвался 28 апреля, а уволился –10. Меня 10 апреля 2003 года демобилизовали со срочной службы и после АТО в 2015 году. День в день ровно через 12 лет.
– По-твоему тогда вас хорошо подготовили перед отправкой в зону АТО?
– Мы были готовы больше эмоционально, чем в профессиональном плане, это не было похоже на подготовку даже по временному промежутку.
Допустим, мишени на полигоне на «Близнецах» были просто недвижущимися. Когда ты пристреливаешь оружие то понимаешь, как с ним действовать в дальнейшем. Обычно на полигонах мишени с механическими установками, которые при попадании ложат их и поднимают обратно. Смысл было гонять неделю пацанов, чтобы просто всадить магазин или два патронов в никуда грубо говоря.
Пострелять ты можешь, но не видишь результатов стрельбы. Когда мы были уже за Новопетровкой под Бердянском, то на берегу Азовского моря, мы ставили мишень, боец стрелял, шел, и отмечал, куда попала пуля, после чего мы корректировали огонь.
И пацаны хотя бы понимали, как ведет себя их оружие. Были вообще такие, которые не попадали по мишеням, потому что на срочной службе они не стреляли.
– По твоему мнению изменилась ли армия по сравнению с 2014 годом?
– Я практически не общаюсь на том уровне, на котором можно было бы сделать вывод – то есть с непосредственными участниками, которые сейчас там находятся. При тех обстоятельствах, которые заставляют тебя очень быстро принимать решения, я считаю, что армия очень выросла.
Получая постоянно «приходы» артиллерии, ты волей-неволей учишься. Если верить тому, что еще и материально-техническая база ВСУ улучшилась, в таком случае можно считать, что есть изменения к лучшему. Но все равно армия, которая не наступает, деградирует. Держать пацанов постоянно на привязи, очень неправильно. Хотя понимаю, что морально и в военном отношении мы не готовы наступать.
Просто закупками по госзаказу большого количества берцев война, конечно же выигрывается, но в плане вооружения тоже нужно что-то предпринимать, чтобы это было похоже хоть на какую-то мощь. Сейчас у нас все советское, я считаю, что в направлении модернизации и производства современных видов вооружения делается очень мало. Мы практически ничего не создаем, но при этом воюем.
– Расскажи о своем самом напряженном бое.
– Это был первый бой и ,наверное, он же самый интересный. Началось с постановки задачи, а именно выйти в район Новоазовска и силами батальона взять его. Формулировка была размытой. Вышли рано утром, артиллерийская подготовка — пара залпов орудий и 4 реактивных снаряда РСЗО «Град», куда била арта осталось загадкой. При прохождении территории напоролись на засаду, впереди идущий танк сожгли, завязался пехотный бой.
Сражались пока нас не начали жестоко накрывать артиллерией. С учетом того что один танк сгорел, а остальных два нас просто бросили, мы остались в чистом поле без ничего кроме экипировки с лёгким стрелковым вооружением. Мы ушли, конечно же, потому что при сложившихся условиях не было смысла закрепляться в чистом поле еще и под «приходами» артиллерии и абсолютным отсутствием поддержки, да и чего греха таить– абсолютным непониманием ситуации, в которой мы оказались.
В этом бою и первые ребята погибли. Потери были и до этого, но чтобы непосредственно в боевой операции, то это были первые герои, которые пали смертью храбрых на поле боя. В моем личном понимании им повезло. Они сами выбрали себе такую судьбу и она ответила им тем же, остановив на них свой выбор на том поле.
Очень долго выходили, но вышли с минимальными потерями. До сих пор не совсем понятно, как оно должно было быть на самом деле. Нас должны были поддержать другие силы, но видно что-то не сложилось.
Я понял в момент начала боя, что такое животный страх. До этого момента не боялся, отсутствовало понимание чего собственно бояться. Я не осуждаю парней, которые отказались в последствии продолжать службу, скажем так тяжело это пережить. Хотя бы первый раз. Хотелось порваться на несколько кусков и бегать паниковать с криками: «Аааа, что происходит, может, ну его», но это уже было на выходе, когда появилось время проанализировать ход боя.
– Ты не испытывал внутренний конфликт, зная, что тебе придется убивать?
– Это самый популярный вопрос, когда речь заходит о войне. Во-первых, ты не всегда видишь убил ли ты человека. Это же не воздушный бой. Во-вторых, по большому счету ты не особо целишься, поскольку ты находишься в стрессовой ситуации, ты неприкрыт. Если бы ты оказался в окопе в знакомой точке, то увидеть и понять было бы попроще. Но ощущение, что ты кого-то подстрелил, тебя не покидает. Был выезд с работой миномёта, стреляли, были доклады «есть попадание», и в этот момент ты всё понимал. Все твое пребывание там – вся твоя работа направлена только на одно – гибель противника. По этому поводу есть свои переживания, но они не самые сильные.
Вопрос убийства противника мы практически ни разу не обсуждали за все пребывания зоне АТО. Это то, о чем разговаривать было не принято. Каждый делал свою работу. Это даже воспринималось как работа, тяжёлая, со временем ненавистная, но работа.
Очень в поддержании морального духа помогали дети, когда они ездили с родителями через блокпост. Возможно, даже их и использовали для того, чтобы расслабить досмотровую группу, по машине с ребёнком вряд ли ударишь пулемётом. Первые полгода до наших позиций практически не доезжали волонтеры, но у нас была армейская сгущенка и мы угощали ею детей. Когда общались с ними, казалось, что все то животное что сидело в нас, уходит на задний план.
– Ты, наверное, после пережитого ничего не боишься?
– (Смеется) Я наоборот стал бояться еще больше, потому что знаю, что смерть как оказалось очень близкая и простая. Ты общаешься с человеком, проходит 15-10 минут, полчаса, тебя зовут и говорят, что он мертв. Ты приходишь смотришь и ты спрашиваешь у себя: «Как такое могло произойти, так близко и так просто?». Я начал ценить каждый вздох, потому что как оказалось, это такое удовольствие пережить эти события и вернуться с руками-ногами. Очень много парней остались инвалидами.
– Когда мы увиделись впервые после твоего возвращения из зоны АТО, это было 14 октября в 2014 году на Хортице. Тогда еще Президент утвердил праздник День защитника. Тебя тогда наградили?
– Как они умудрились опохабить такое событие, непонятно. Вручали ордена за уничтожение 12 сигнальных мин и какого-то количества патронов, причем орденом Богдана Хмельницкого. А что бы ты понимала, сигнальные ракеты – это простые фейерверки, которые ставят по периметру для понимания, не подходит ли противник.
И стоим мы – нас только недавно ротировали из зоны АТО и выдали форму, а вручить нам было нечего, ну или не надо.
Каким образом они принимали решение о том, чтобы наградить этих людей, для меня непонятно.
Хотелось бы отметить, что до этого дня каждый был одет во что купил, кому что подогнали волонтеры. Кто в чем – сброд, кто-то в «гелетейке» кто-то в «мультикаме». И шапки нам выдали в тот же день. За это я их отдельно ненавижу, не знали, как красивее выставить перед Президентом. Но обидно не было.
– То есть у тебя вообще никаких наград нет?
– Почему, есть. Петр Алексеевич выписал орден «За мужество» III степени с номером и мне его вручили посредством военкомата.
– Когда ты вернулся на гражданку, не было злости?
– Нет, абсолютно. В отпуске или первые полгода дембеля думал, что ПТСР (постравматическое стрессовое расстройство прим. авт) – это фигня и вообще не нервничал, несмотря на то, что люди задавали глупые вопросы. Я держал себя в руках. Какая у меня может быть агрессия? Я прав, я военный Вооруженных сил Украины, я выполнял боевую задачу. Я однозначно этим горжусь. Со временем просто абстрагировался от споров на эту тему, стало существенно легче.
При этом я не могу назвать себя особо патриотом в современном значении.
Чтобы быть украинцем необязательно ходить с флагом или вешать его на машину. Если ты бывала во Львове, я думаю ты замечала, что не во многих машинах можно найти флажки. Там нет таких маркеров: у меня есть флажок, значит я украинец.
Я, наверное, больше принадлежу к той категории людей, у которых все не доходит до слепого фанатизма.
– Ты проходил какую-то реабилитацию?
– Та ну какая реабилитация. Сектор выделял психологов. Вот они приезжают к нам допустим в расположение. Как вы ребята себя чувствуете? Вы герои, Вы пацаны очень сильные герои.
Я говорю: может, вы с нами пообщаетесь, может, в нас демоны сидят, какой-нибудь обряд экзорцизма психологического проведете? Приезжали и другие, которые работали якобы по методике. У нас нет этой подготовки абсолютно. Ни специалистов, ни реализации. Пацаны как ходили с постравматическим синдромом, так и ходят. Одни сбиваются в кучи, другие уходят в семью, третьи возвращаются по тем или иным причинам на фронт.
Кошмары вообще не снятся, но громких звуков боюсь. Как-то во дворе ударила молния, я спрыгнул с кровати и пополз, практически добрался до ванной, а потом оглянулся и увидел, что это просто дождь. Но это на уровне инстинкта в рамках самосохранения.
–А как ты залечивал раны после пережитого?
– Бытует мнение ,что люди которые действительно воевали, об этом не рассказывают. Насколько я могу судить о степени своего участия в войне, это чушь полная. В любом случае это сидит в тебе и ты находишь этому выход.
Людям нужно об этом говорить, это их тоже касается, невзирая на то, что они не воюют, зато воюет их страна, солдаты проливают кровь. Делать каменное лицо, чтобы тебя идентифицировали как сурового воина, по моему личному мнению, неправильно.
Варианты выхода эмоций могут быть разными. К примеру, находишь боевого товарища и начинаешь с ним напиваться до беспамятства, потому что он как никто другой тебя понимает. Я этот этап проходил.
– Затяжной был он у тебя?
– Не сказал бы. Я в этом плане интересный чувак. Все время, что я воевал, оплачивал в Запорожье съемную квартиру. Когда у меня спрашивали, зачем я это делаю, я искренне удивлялся и отвечал: как, я же собираюсь вернуться! Погулял две недели и вышел на работу, начал приводить себя в чувства. Я понимал, что если это перевалит за две недели, это может затянуться надолго.
А еще супруга кардинально поменяла мою жизнь. Перестал быть в постоянном поиске возможностей и оправданий почему я не на фронте. А когда родился сын, вообще понял, что наконец-то все стало на свои места. Без него было бы, конечно сложнее.
– Твой сын, конечно, еще совсем маленький, но как ты бы отнесся, если бы он когда вырастет заявил, что идет воевать?
– Я считаю в этом случае мужчина делает выбор и если он решил взять в руки оружие, это чисто его выбор. Его же можно и не делать, никто тебя не заставляет.
На своём примере скажу, что оставалось всего пару дней, все прекрасно знали куда я ухожу, тем более что большую возможность дал для этого телевизор. И родители спрашивали меня: может, не пойдешь? Я отвечал, что, может, в принципе и не пойду, но для это надо меня родить обратно, отмазать от армии и воспитать скотиной. Отец поддерживал и говорил: если у меня было бы здоровье, я бы стоял рядом с тобой.
Я, кстати, встречал такие тандемы. И выглядит это очень интересно. Приехали бойцы «Азова» и двое из них первым делом начали копать себе лёжки, в укрытии которых можно было бы спать ночью. Остальные в окопах, а они на позициях временно – переждать ночь. И вот приехали отец с сыном. Сын копает эту лёжку, а отец взял кровать у нас, кинул на нее одеяло и лежит. Сын подходит бьёт с ноги по кровати: «Что ты разлегся, старый, иди копай себе лежку». Тот ответил: «Да, надо» и пошел копать.
– Ты бы вернулся в зону АТО в третий раз?
– Начиная с апреля 2015 года, каждый день корю себя за то, что не там. Что-то сидит глубоко, как к примеру твой сайт называется - заноза. И она сидит где-то там. И понимаешь, что ты что-то не доделал. Но и находиться в том формате, как там, было невозможно.
Как пример приведу один случай: перед дембелем стоим возле штаба батальона, курим, проходит командующий сектором и дает задание: «Пацаны, бордюры побелить, забор поправить, бычки собрать». Мы его не поняли, ведь очертить побелкой периметр штаба как-то неправильно с военной точки зрения. И этот командир нас должен посылать в бой, нет, увольняйте. Это было решающим фактором к отказу служить на контракте.
Нет, я за чистоту, но это должны быть, наверное, отдельно обученные люди и явно не в непосредственной близости к противнику. А дальше меня заставят рисовать карточки огня или устанавливать щиты противопожарные на блокпостах. Я зашел тогда к комбату и сразу сказал: не в такой армии. Когда это доходит до маразма, это не то, чем должен занимать солдат в зоне АТО.
Но я в боевой готовности и если все происходящее приобретет глобальный масштаб, нахожусь в числе первых среди запаса.
– Что такое для тебя война?
– Ты напишешь это? (Улыбается). Я всегда на этот вопрос отвечаю просто и без пафоса. В первую очередь для меня война –это грязная ж..па. И не в плане сказать плохое слово. Я разъясню. Ты постоянно находишься в таких условиях, что ты напряжен, во-вторых, ты стеснен в быту вплоть до всего: почистить зубы, покупаться. Ты разве что можешь перестирать носки с трусами. Ты в блиндаже спишь, ты весь в грязи. Руки помыть особо нечем и утром просыпаешься от того, что мышь пытается у тебя из-под ногтей украсть еду. А ты такой: иди отсюда, нашла место где харчеваться. И со временем ты ловишь себя на мысли, что вот этого минимума достаточно и больше не нужно. Ты превращаешься как будто в животное, в существо, у которого в этих условиях есть всего одна цель. Так что я вкладываю в эту фразу более глубокий смысл.
Боевые действия, потери товарищей — это все приводит к тому, что ты становишься другим: злым, малотребующим и всегда находящимся в состоянии тревоги.
–Как тебя изменила война?
–Я стал другим во всем. После возвращения на гражданку какие-то полученные эмоции притупляются. Но в глубине души ты понимаешь, что ты не такой, как они. В тебе что-то сидит уже. Такими, какими были, мы умерли там, в полях Донбасса. Как бы ты это не давил в себе, все равно оно сидит в тебе. Еще кроме всего остального надавливают на тебя нехило информационно, ведь война идёт, этому уделяется много информации, а подача этой информации оставляет желать лучшего.
– Ты проснулся и узнал, что война закончилась. Что бы ты сделал?
– Я бы порадовался за парней, которые выполнили задачу на отлично. Я не вижу других вариантов решения вопроса, кроме как силового.
– Чтобы ты посоветовал тем, кто вернулся с зоны АТО недавно?
– Все индивидуально. Но я как молодой отец пожелал бы заводить детей. В зоне АТО жизни отнимались, а тут создаются новые. Я понимаю, что несу ответственность еще за чью-то жизнь и это меня мотивирует. Звонил как-то товарищу из Киева, сообщил ему новость о том, что жду сына. А он мне: «И ты туда же? Практически половина из тех, кто вернулся, или уже стали отцами или ждут рождения детей в ближайшее время».
Наверное, есть какая-то необходимость оставить после тебя след. На войне часто можно было услышать фразу: мол, у тебя никого нет и тебе особо не надо переживать, а у меня вот жена, двое детей, я погибну и что они будут делать. Я в этом плане чувствовал себя хуже и всегда отвечал на такие реплики: "Обо мне никто не вспомнит, а твои дети вынесут о тебе память".
Алина Новгородцева
